Анастасия Гофман - Печать силы
Ее мать все так же стояла в дверях, не в силах сказать и слова, не в силах сделать шаг навстречу собственной дочери или убежать. Ее лицо замерло в ужасе, а глаза плакали. И от счастья, что ее любимая девочка проснулась, и от ужаса, что поселился глубоко внутри с самого первого момента их долгожданной встречи.
Анна рывком поднялась на ноги, пытаясь рассмотреть свое тело, руки, походившие на обесцвеченную кору дерева, ноги, дрожавшие под весом туловища, от которого уже успели отвыкнуть.
– Ма-ма.
Она сказала это через силу, преодолевая страх услышать собственный голос. Он оказался слабым и совершенно чужим.
– МАМА!
Пелена ужаса пропала с глаз измученной женщины. Она сделала несколько быстрых шагов навстречу, пряча лицо за руками. Словно бы это могло спасти ее от того безумия, что поселилось глубоко в ее мыслях.
Женщина кинулась на собственную дочь, колотя руками воздух, сотрясая его своими криками отчаяния.
– Уйди прочь! Сгинь, дьявольское отродье! Убирайся!
Кто-то возник в комнате так стремительно, что Анна даже не осознала этого. Мужчина, высокий и статный, он вытолкнул обезумевшую женщину за двери, а сам остался здесь, внутри. И прежде, чем он показал Анне свое лицо, она уже произнесла это слово.
– Отец, – она заплакала, чувствуя, как же много в нем сил, осознавая, что только он может быть рядом с ней в эту минуту.
– Доченька, – он обнял ее крепко, позабыв, что может причинить боль. Его глаза засветились счастьем. Мужчина видел в существе, стоявшем перед ним, свою дочь и больше никого. В ее полуоткрытых глазах он ощущал все ту же энергию и юность, что жила в его девочке с самого момента ее рождения. – Все пройдет, Аня, все будет хорошо…
Он повторял эти слова снова и снова, до тех пор, пока Анна сама не начала верить в них.
Юнна поднялась с пола, пробудившись от этого мучительного видения. На улице уже рассвело, пение птиц доносилось из сада, напоминая о том, что скоро проснется и весь остальной город. Девушка вновь посмотрелась в зеркало, убрав волосы назад: шрамы, свидетельствовавшие о последней операции двадцатилетней давности, загорелись огнем, напоминая о своем существовании. Мешая Юнне забыть о том, кем она когда-то была.
Юнна вернулась в свою комнату: постель давно остыла, а в воздухе повис странный запах отсутствия всего живого, запах чьего-то ухода. Но девушка не хотела терзать свое сознание этими мыслями. Она быстро переоделась в спортивный костюм и вышла прочь. Прочь из этой комнаты, из школы, в лес, где вновь могла остаться одна.
Сила кипела внутри, но это было очень приятное чувство. Для полного счастья Юнне не хватало лишь спокойствия. Она отдала бы все, что угодно, ради того, чтобы ее жизнь вдруг, в одно мгновение стала самой обычной. За жизнь, где ей не пришлось бы вновь и вновь сталкиваться с мучительными призраками прошлого. Возможно, она была бы счастлива, наслаждаясь жизнью обычной женщины, в заботы которой входят лишь хлопоты по дому, легкие мелодрамы без намека на глубокий смысл и болтовня с подругами. Ах, эта сладкая обычная жизнь, которая для Юнны была роскошью…
Свежий, даже холодный воздух очистил разум от ненужных терзаний. Утро было чудесным, совершенно не таким, с которыми приходилось просыпаться последнее время.
Прошлое Юнны было так далеко от нее сейчас, что счастье, не полное, как хотелось бы, но все же разливалось вокруг нее, заставляя первые лучи солнца ярче заливать горизонт, птиц – громче петь, ветер – ласковее развивать волосы.
Сейчас мимолетная мысль о Владимире показалась столь незначительной, что Юнна практически улыбнулась ей. Но словно гром среди ясного неба, подсознание опять сделало свой ход. Перед глазами все почернело, Юнна упала на землю так небрежно, что левая рука вывернулась совершенно неестественным образом. Девушка вновь оказалась в ловушке воспоминаний.
Она мысленно очутилась в далеком 1780 году, когда вся жизнь ее проходила за пределами города, вдали ото всех. Ее дом, спрятанный в лесной глуши, представлял собой крошечную землянку, потолок в которой были настолько низким, что даже Анна ходила чуть пригнувшись, чтобы не зацепить его головой. О, как же холодно и мрачно здесь было, в особенности осенними ночами, когда небо затягивалось ледяными тучами, обрушивая на землю мерзкие холодные дожди.
В этом доме Анна провела почти четыре года, прячась от людей днем, и выходя лишь после наступления тьмы. Лицо ее по-прежнему было изуродовано и иногда, перед самым наступлением сна, горело той же жуткой агонией, что и во время пожара. Но теперь Анна все реже вспоминала об этом, а в своем лице видела лишь символ устрашения, символ ее боли и одиночества, что несла она на своих плечах все это время.
Воспоминания закинули девушку в момент перед самым наступлением утра. Она лежала на кровати, сымпровизированной ею самой из обломков чьей-то скамьи, только застеленной грудой чужого хлама, который люди из богатых семей выбрасывали на радость беднякам.
Девушка только что вернулась с очередного похода за едой, зажимая под старым истертым пальто связку с хлебом и сырым картофелем, припрятанным для нее одной торговкой, не лишенной сердца. Откусив лишь крошечный кусочек черствого хлеба, Анна улыбнулась, ощутив мягкий долгожданный вкус. Силы совсем покинули ее и больше не подчинялись ее командам. Девушка все чаще ощущала себя простым человеком, уродцем, призванным работать на ярмарке для потехи других.
Она шмыгнула под одеяло, накрылась с головой, затушив горящую возле кровати свечу. Ветер за стенами землянки завывал, как дикий зверь. Но не это обеспокоило девушку. Какой-то странный шорох, похожий на шаги, не давал девушке забыться сном.
«Кто же это? Как узнали, что я здесь?»
Девушка не успела закончить мысль, ведь кто-то ворвался в дом так стремительно, что крючок, помогавший двери держаться, мигом обломился и со звоном отлетел к другой стене.
– Вот она! Воровка! – закричал мужчина с палкой в руке.
Он кинулся в сторону Анны, замахиваясь, раз за разом, устрашая свою жертву.
– Держи ее! – крикнул другой, осматривая темное помещение. – Не уйдешь-то теперь, воровка!
Их голоса раздавались в голове эхом, Анна закрыла уши, вместо того, чтобы сопротивляться. Тот человек, что был выше и шире в плечах, схватил девушку за грудки и поднял в воздух, отбросив прочь капюшон, под которым скрывалось лицо.
Его собственное лицо исказилось от ужаса, но тут же отчего-то повеселело. Губы растянулись в улыбке, мерзкий запах изо рта ударил в лицо Анны.
– Ты посмотри экая уродина, – он швырнул девушку в угол, прямо на холодный пол, и сам кинулся же следом, занося за спину палку.
Он бил снова и снова, но Анна держалась и даже не думала кричать. Мог ли кто-то причинить ей еще больше боли, чем это уже было сделано? Нет. Сердце ее было до того растерзано, что не могло воспринимать ничего, кроме того ужаса и отвращения, которые испытала Анна, впервые увидев свое лицо. Кроме жгучей боли, когда собственная мать пожелала ей смерти; кроме пустоты в сердце, когда умер отец, и девушка осталась одна.
Мог ли какой-то простой человек, не наделенный ни настоящей силой, ни разумом причинить ей еще больше вреда?
Он стал бить сильнее и стремительнее, словно забавляясь.
– Чего же ты молчишь? Может, немая, а? – В его голосе чувствовалась насмешка, он был явно доволен собой. – Кричи… Ну же, кричи, пока не убил!
Второй рылся в вещах Анны, надеясь найти хоть что-то ценное. Но ему то и дело попадались очередные лоскутки и шнурки, о предназначении которых мужчина, разумеется, не имел и понятия.
– Что ж она тут наворовала-то? Бей ее. Секи, что есть мочи. Пусть еще подумает, пойдет ли вновь в твой дом за едой… Секи!
Анна держала руки перед собой, закрывая лицо, сквозь пальцы, наблюдая за происходящим.
«И сколько можно мне терпеть все это? Так долго, так долго я бежала от всего… ела чужие помои, чтобы не подохнуть, как животное. Но осталась ли я человеком? С моим лицом? С этим куском глины вместо лица! Нет мне спасения, нет мне будущего, сколько бы лет я не прожила еще. Никто и никогда не обнимет меня. Никто и никогда не поцелует моих губ… Даже не взглянет на меня иначе, как с отвращением. Так лучше мне умереть сейчас, на радость этим дикарям, чем всю жизнь скитаться по подворотням. Не могу я больше так, не хочу я так… – Анна тихо заплакала, роняя слезы на грязное пальто и платок, окутывавший шею и грудь. – Так бей сильнее. Секи, что есть мочи. И пусть все это закончится прямо сейчас. Сейчас или никогда».
Она лежала на полу, полуживая, мечтая о смерти и освобождении, ощущая морозный воздух, лившийся снаружи. А на улице уже рассветало: луч солнца проник внутрь темной комнаты, упав прямо на лицо девушки.
– Яркий, – шепнула она едва различимо, улыбаясь, как безумная, в ожидании конца.
